В марте 2009 года исполнился 141 лет со дня рождения великого русского советского писателя, классика мировой литературы, Максима Горького (Алексея Максимовича Пешкова). Нынешнее поколение, очевидно, уже и не знает — кто такой Горький, теперь в нашей литературе другие кумиры, другие классики. Нам же, поколению советских читателей, Горький известен, прежде всего, как «Буревестник революции», как великий пролетарский писатель. Он занимал особое место в школьной программе, именно поэтому, его никто по-настоящему и не читал, по-настоящему никто и не знал. «Песня о Буревестнике», рассказы «Челкаш», «Старуха Изергиль», роман «Мать»… Не лучшие его произведения.

Сегодня о Горьком говорят, в основном, негативно, как, впрочем, обо всем, что связанно с прошедшей советской эпохой. Так же, как во времена Советского Союза его славословили и возносили на вершину литературного Олимпа, с такой же точно страстью и молодецким задором нынешние, великие и не очень, русские писатели соревнуются друг перед другом в умении очернить, оболгать, опорочить своего более удачливого, и — что немаловажно! — более талантливого коллегу. Некоторые договорились до того, что был, дескать, Горький этаким советским литературным барином, привык жить на широкую ногу, и чтобы не лишиться своих льгот и привилегий, чтобы не отняла новая власть сладкий кусок, вынужден был воспевать большевистскую Россию, писать о героях пятилеток, об освобожденном труде советских «зэков», о едином порыве советских людей на пути строительства коммунизма. В стране началась разнузданная «охота на ведьм», и многие ставят в укор Алексею Максимовичу его поездку на Соловки в двадцатые годы прошлого столетия, организованную им поездку группы советских писателей на строительство Беломоро-Балтийского канала, его восторженные статьи об увиденном трудовом перевоспитании вчерашних контрреволюционеров и представителей эксплуататорских классов. И при этом как-то упускают из виду, что Горький ездил на Соловки и на Беломоро-Балтийский канал не в качестве заключенного, а как писатель с мировым именем, как выдающийся общественный деятель. Вполне понятны его восторги от увиденного: ведь он видел то, что ему хотели показать.

Конечно, случались у чекистов проколы. Некоторым заключенным удалось подойти к писателю и рассказать о нравах, царивших в лагере, об издевательствах со стороны администрации, о каторжном труде и полуголодном существовании. Но поставьте себя на место Горького. Вы приехали, увидели идеальный порядок, неплохие условия и трудовой энтузиазм заключенных, гигантские свершения, созданные их руками. И вдруг подходит к вам кто-то и начинает говорить о беспорядках, о зверствах, о жестокой эксплуатации! Поверите вы ему?

Нет в мире ничего идеального, даже на Солнце, при желании, можно разглядеть пятна, а уж в лагере — каким бы ни был он хорошим да образцовым! — всегда найдутся недовольные. Да ведь, собственно, лагерь — это не санаторий, в нем и должны быть ограничения, лагерная жизнь и не должна казаться медом, где-то, кому-то и наступят на ногу… На то и лагерь, на то и лишение свободы.

Увы! Не учитывают почему-то нынешние критики эти соображения. Да чего проще! Предложи Сталин любому из них, таких великих демократов и борцов с тоталитарным режимом, поехать на Соловки, или в Магадан, и написать хвалебную статью о торжестве социалистического образа жизни, о перековке бывших эксплуататоров, — думается, не сплошали бы. И поехали бы, и написали!

Но хочется сказать здесь о другом.

Как-то разбирал дома книжные полки, и попалась мне на глаза книга с таким интересным названием: «Советы молодому автору», изданная в шестьдесят пятом году прошедшего столетия Военным издательством министерства обороны. От нечего делать раскрыл и начал читать, и… не мог оторваться почти до полуночи.

В книге этой собраны статьи, письма, размышления о писательском труде видных советских авторов: Горького, Шолохова, Серафимовича, Фадеева… Я приобрел ее сразу же после окончания школы. В те годы я пробовал перо, начинал всерьез заниматься литературой, и, естественно, такая книга была неплохим подспорьем в литературных опытах и очень много мне дала. Особенно ценным был раздел, в котором собраны статьи, письма рецензии и правки Алексея Максимовича Горького (мы привыкли называть его именно так: имя, отчество и псевдоним! Так именуют его и в этой книге! — А.Л.). Остальные авторы представлены скромно: одна, редко две статьи автора о себе, о приемах написания, некоторые взгляды на проблемы развития литературы. У Горького же — ничего о себе, но зато масса статей, писем, рецензий, правок, откликов.

Все это я читал много раз, многому научился, но сегодня читал такие знакомые строки уже под другим углом зрения, читал — как в первый раз. И был потрясен.

Что же такое случилось сегодня, почему многое видится в другом свете? Переменилась эпоха. Наступили новые времена, рухнула старая, выстраиваемая многими десятилетиями, система ценностей, и на смену ей пришла другая. И ценности уже — другие. Homo homini lupus est!

Сегодня, глядя сквозь призму новых нравственных идеалов, трудно понять, как это Горький, человек такого масштаба, знаменитый писатель — величина мирового значения! — живой классик, находил и силы, и время, и возможности работать с молодыми авторами. Как внимательно, вдумчиво читал рукописи начинающих авторов, вникал в каждое слово, правил и подсказывал. Кто работал с чужими рукописями, знает — какой это каторжный труд! Да что рукописи! Не всегда хочется читать и печатное слово — такой бред встречается!

Горький читал все: и письма, и рукописи, написанные не всегда грамотно, зачастую неровным, неразборчивым почерком, не всегда связно. И не просто читал, а вникал в смысл каждого слова, каждого выражения, правил их, подсказывал автору, как составить их в более-менее связное предложение. И отвечал всем авторам, независимо от того, был ли это начинающий писатель, рабкор заводской многотиражки или малограмотный сельский автор. В каждом из них он пытался разглядеть способность писать. К начинающим авторам обращался деликатно, смотрел на них как на равных, как на коллег, в его письмах нет и десятой доли того менторского, снисходительно-покровительственного тона, который, к сожалению, всегда присутствовал и присутствует у известных писателей и журналистов.

Кто, скажите, сегодня готов помочь начинающему литератору, кто подскажет ему, наставит на путь истины, не опасаясь вырастить конкурента? Попробуйте обратиться к мало-мальски известному писателю и дождаться ответа? А уж о «великих», а уж о «маститых» — и речи нет! Это — небожители!

И это совсем не удивительно. Сегодня литературное творчество превратилась в производство, литературные произведения стали товаром, главное достоинство которого — не талантливо изложенный сюжет, не умение автора работать над словом, а продаваемость на рынке. Успешный писатель не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо продается. Как в спорте: есть такое соревнование — бег в мешках, в котором побеждает не тот, кто хорошо бегает, а кто хорошо бегает в мешке. Понятно, что конкуренты в таком деле никому не нужны.

Когда-то давно, еще в те, так ошельмованные ныне советские времена, случилось прочитать в одной газете о рабочем-рационализаторе, который в составе нашей делегации ездил за границу. Там он побывал на заводе, и рассказывал о своих впечатлениях. Больше всего его поразило то — как ревностно оберегали тамошние рабочие секреты своего мастерства, как прятали друг от друга свои новаторские методы, позволяющие увеличить производительность труда. И у них там, на Западе, это было вполне оправданно: расскажи одному, другому, глядь — завтра они обойдут тебя. Да и администрация сразу же увеличит нормы выработки и «срежет» расценки, если узнает, что есть возможности для повышения производительности труда и, следовательно, повышения заработка.

Совсем другая картина была в нашей стране. Как щедро делились рационализаторы и передовики своими секретами! Никто ни от кого не таился, ничего не прятал, а совсем даже наоборот! Было в те годы такое движение — наставничество, когда старые, опытные работники учили, наставляли молодых. И по-другому и быть не могло!

Вот и Горький — не таил в себе, не берег от других секреты своего мастерства, делился с начинающими, не боялся вырастить конкурентов. И никого в то время это не удивляло. А как же иначе? — думали мы. Старший товарищ, опытный мастер, учит начинающих, помогает им стать на ноги. А как же иначе? Это — закон природы!

Увы! Мы тогда не задумывались, не могли постичь, что есть у природы и другие законы. У той природы, в которой царит основной закон: человек человеку — волк! Мы жили в другой природе.

Не просто складывалась судьба Алексея Максимовича. Будущий писатель рано познал нужду, невзгоды и лишения, рано начал зарабатывать на хлеб. После смерти отца Алексей Пешков, будучи еще подростком, вынужден был пойти «в люди»: был грузчиком в порту, пекарем. И жадно учился. Это просто удивительно — как много он учился, как много читал, и как много знал! Читая его рецензии и правки чужих произведений, можно обнаружить прямо таки энциклопедические знания. Удивительно, где он мог их получить, пройдя сквозь те «свинцовые мерзости», которыми были наполнены его «университеты»? Одному начинающему автору, который уверяет, что «основательно штудировал философов», Горький замечает: «Так ли основательно? Думаю, Вы ошибаетесь, — иначе Вы не поставили бы Шервуда Андерсона, у которого нет никакой «философии», а прямая зависимость от плохо понятого им Чехова, — не поставили бы Андерсона рядом с Гамсуном, который пришел к признанию рока и необходимости покоряться ему, как это явствует из его последних книг: «Соки земли», «Бродяги».

Многие ли из нынешних читателей (и писателей!) знают, кто такой Шервуд Андерсон, и могут сопоставить Андерсона с Кнутом Гамсуном? И многие ли читали Гамсуна? А если и читали, то многое ли поняли? И — просто читали, поглощая информацию, или читали вдумчиво, подмечая все грани авторского текста, тонкости авторской мысли?

Полемизируя с другим автором, который ссылается на печально известную теорию Мальтуса, утверждающую, что население Земли растет гораздо быстрее, чем средства существования, и поэтому человечеству просто необходимы войны, Горький приводит ссылки не только из Маркса и Ленина, но упоминает и «буржуазных» ученых: Кэри, Бастиа, Герберта Спенсера. И убедительно доказывает оппоненту, что нынешняя цивилизация, опираясь на технические и научные завоевания человечества, в состоянии прокормить гораздо больше населения, чем утверждает в своей книге «Опыт о законе народонаселения» Т. Мальтус…

Два года странствовал Алексей Пешков по России, что дало ему возможность увидеть жизнь простых людей необозримой Российской империи, и эти знания использовать в своих произведениях. Идейно-общественные искания привели Алексея Пешкова к марксизму. Участвовал в революции 1905 года. За статью о 9 января его арестовали и заключили в Петропавловскую крепость, откуда вскоре под давлением мировой общественности освободили — к тому времени Алексей Пешков уже был известным писателем — Максимом Горьким. Этот псевдоним он взял себе как напоминание о горькой и беспросветной жизни «в людях».

Уже в 90-е годы XIX столетия Горький развивал лучшие традиции реализма и романтизма, заложенные великими русскими писателями. В ранних рассказах («Коновалов», «Челкаш», «Кириллка») он отобразил ростки нового социально-политического сознания, мечты о справедливости. И в то же время — незрелость протеста, бунтарство одиночек…

На протяжении всей жизни Горький вел широкую литературно-общественную работу, много и плодотворно работал с начинающими авторами. Так, за время 1906 — 1910 годов он прочитал более четырехсот рукописей, которые в огромном большинстве были написаны людьми малограмотными и вряд ли когда могли быть напечатаны. Тем не менее, прочитал, и не просто прочитал, а прочитал вдумчиво, вникая в каждую фразу, каждое слово!.. Четыреста рукописей за четыре года! Это невозможно даже представить. И заметьте: Горький занимался этой работой задолго до Октябрьской революции, задолго до того, как он стал «великим пролетарским писателем»! То есть, работал с начинающими авторами, если можно так сказать, по велению души — не по обязанности, уже тогда писателя волновала судьба русской литературы. А ведь он еще работал и над своими произведениями! Вот вам и литературный барин!

Можно, конечно, утверждать, вслед за нынешними «литературоведами» и «исследователями», что основная масса из всего написанного — это труд «литературных рабов», молодых, начинающих, безвестных, которые трудились в поте лица, а великий писатель — литературный барин! — лишь ставил внизу свою фамилию, но это соображение не выдерживает критики. В горьковских письмах, статьях и рецензиях чувствуется рука именно Горького — и никого другого!

Бунин в своих воспоминаниях раскритиковал Горького именно за его поразительную работоспособность, назвав графоманом за то, что после смерти писателя осталось огромное количество написанных им статей, очерков, рецензий и прочего, — это помимо его литературных произведений. Достойно ли великого писателя, Нобелевского лауреата, аттестовать своего коллегу графоманом только за то, что тот обладал просто фантастической работоспособностью — не будем судить, но в скобках заметим: Алексей Максимович никогда не позволял себе такого высказывания по отношению к другому литератору!

Обращаясь к начинающим авторам, Горький неустанно призывает писать простым, доступным языком, не стараться писать красиво и непонятно: «Вы не думаете о читателе, о том, чтобы ему было легко понять Вашу речь… Литератор должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски. Для того чтобы люди быстрее и лучше понимали друг друга, они все должны говорить одним языком».

В этой связи нельзя не отметить одно обстоятельство, столь характерное и для нынешних времен. Горький утверждает: у него сложилось впечатление, что русская речь вульгаризируется, ее четкие формулы пухнут, насыщаясь местными наречиями, поглощая слова из лексикона нацменьшинств и т. д. Да? А что вы скажете о нынешних выражениях, вроде универсального «как бы», которое сегодня заменяет добрую половину лексикона не только обывателя, но подчас и человека — просто обязанного выражаться грамотно, а именно: литератора, журналиста, политолога?.. А что вы скажете о нецензурной лексике и откровенной матерщине?

Горький считал, что это процесс естественный, что это — процесс обогащения, расширения лексикона. Но в этом случае, думается, и с Горьким не следует соглашаться.

Так же неустанно напоминает он начинающим авторам о необходимости грамотности. В статье «О пользе грамотности» Алексей Максимович с горечью подмечает, что у нас много молодых, талантливых авторов, которые пришли в литературу, имея огромный жизненный опыт, обладая богатейшим материалом, но совершенно не умеющие построить фразу, выразить свою мысль. Например, один пишет: «Степка перестал вертеть задом кадушки». Другой: «Он принял ее рассказ многозначительно»…

Один автор утверждает, что «Вечер не блистал красотой», и дальше говорит о поселке, которому «не досталось своей невеликой части кудрявой весны». Это почему же? — недоумевает Горький. — Всем досталось, а поселку — не досталось? Многие пишут безграмотно, но пытаются писать красиво, не всегда понимая смысл написанного. «Тишина была прижата сине-черным небом и задыхалась в тесноте». Как это: тишина — и вдруг в тесноте? В другом месте у автора «теплится ехидца», на что Горький совершенно справедливо замечает, что ехидца — от ехидны, змеи, а змея хладнокровна, следовательно, не может «теплиться». (Впрочем, утверждение, что ехидна относится к отряду змей, весьма спорно, поэтому следует подчеркнуть: так сказал Горький!)

Автору, который пишет красиво: «Мечта о перевороте безжалостно смята царизмом, как бывает сорван порывом бури нежный пух одуванчика», Горький напоминает, что революционное движение 1905 — 1906 годов нельзя и смешно сравнивать с «одуванчиком», тут уж автор обнаруживает малограмотность социальную.

Критикуя начинающих авторов за попытки писать «красиво», Горький и себе спуску не дает. Вспоминает, как в начале литературной деятельности начинал рассказы какими-то поющими фразами, например, так: «Лучи луны прошли сквозь ветви дерева…», а потом, в печати ему было стыдно убедиться, что «лучи луны» читаются, как «лучины», а «прошли» — не то слово, которое следовало поставить.

«Море смеялось», — писал Горький и долго верил, что это — хорошо. «В погоне за красотой я постоянно грешил против точности описаний, — признается он, — неправильно ставил вещи, неверно освещал людей».

«А печь стоит у вас не так», — заметил Горькому Л.Толстой, говоря о рассказе «Двадцать шесть и одна». Оказалось, что огонь крендельной печи не мог освещать рабочих так, как это описано в рассказе. Такие, на первый взгляд, мелкие ошибки имеют большое значение, замечает Горький. Они нарушают правду искусства.

Литератору необходимо учиться, учиться постоянно, в том числе и у коллег-писателей, много читать — особенно таких мастеров словесного искусства, как Пушкин, Гоголь, Лев Толстой, Лесков, Бунин. Читать, стараясь уловить, чем отличается Лесков от Гоголя, Чехов от Бунина; какими средствами достигают они того, что мы как будто видим все, о чем они пишут, как будто слышим их героев. «Я вот пишу скоро 40 лет, — признается Горький, — а не могу сказать, что умею писать так, как хотел бы, выучки-то все-таки не хватает».

Одному литератору, который спрашивает: продолжать ли ему писать, или по малограмотности, бросить? — Горький отвечает: «Пишете Вы действительно — малограмотно, но ведь это болезнь излечимая и — легко излечимая. Вам бы следовало спросить: «Учиться ли мне или не надо учиться?». Учиться всегда, всю жизнь, надо!».

«Я сам, — признается Горький, — испытал мучительный стыд малограмотности, и у меня нет намерения — высмеивать начинающих авторов. Через головы молодых писателей я обращаюсь к редакторам журналов, из которых я выписал малограмотные фразы, с подчеркнутыми погрешностями против техники дела и против языка». Молодые писатели, утверждает Горький, находятся в драматическом положении — они хотят учиться, им необходимо знать приемы словесного творчества. Учить их некому. Редакторы возвращают им рукописи с пометками: «Слабо, не пойдет», «Учитесь, работайте над собой», «Учитесь технике». Молодому писателю нужна не бездушная канцелярская отписка, не краткое пожелание «учиться», а сама учеба на детальном разборе рукописи, указание на недостатки, товарищеский совет более опытных работников.

Сегодня существуют десятки крупно даровитых людей, которые почти не могут толково писать по причине своей технической беспомощности. И эти таланты могут погибнуть, так и не сумев сделать то, что они могли бы сделать. (Я не поставил здесь кавычки, и читателю предоставляется возможность самому судить — о каком времени идет речь.— А.Л.)

Необходимо больше внимания к молодым литераторам, призывает Горький, больше заботы о них! И против этого — не возразить!..

Как всякий работник, писатель должен уметь хорошо обращаться с инструментом, при помощи которого он работает. Таким инструментом является слово. Отсюда — постоянные советы Горького работать над словом, непрерывно обогащать свой словарь, прислушиваться к живому языку, учиться у мастеров русской литературы употреблять слово так, чтобы это слово было наиболее выразительным, чтобы лучше нельзя было сказать. Эти замечания порой доходят до придирчивости, но подумаешь и видишь — эта придирчивость обоснована и правильна. Например, известна нелюбовь Горького к отглагольным прилагательным и причастиям с шипящими окончаниями («вши», «щий»). В одном из писем он пишет, что язык наш богат, но у него есть свои недостатки — шипящие звукосочетания: «вши», «вша», «вшу», «ща», «щей»… «На первой странице рассказа, — замечает Горький в письме автору, — вши ползают в большом количестве: «прибывшую», «говоривших», работавших». Вполне можно обойтись без насекомых».

У другого автора отметил: «Он писал стихи, хитроумно подбирая рифмы, ловко жонглируя словами, — автор не слышит в своей фразе хихиканья, не замечает «мыло». Как же внимательно надо читать, чтобы заметить даже такие сочетания звуков!

А эту фразу из одного рассказа и замечание на нее Горького просто невозможно не привести — так удивительно перекликается она с нашим временем. Автор пишет: «Октябрь ущипнул Веруню за сердце, как молодой, кудрявый парень за сиську». Пошлость таких фраз, замечает Горький, нашим авторам (и нынешним тоже! — А.Л.) совершенно непонятна, они как будто уверены: чем грубее, животнее пошлость, тем более она революционна (или демократична — А.Л.). Будто о нынешней литературе сказано! Сегодня, в наше демократичное время, уже не в диковину скабрезность и пошлятина на страницах журналов, на театральных подмостках, на телеэкране. Да что там! Уже прочно вошла в нашу литературу откровенная матерщина, теперь это называется ненормативная лексика. Горький же считал, — и тут с ним снова трудно не согласиться!— что подобную лексику применяют авторы, у которых очень ограниченный словарных багаж, которым, по большому счету, нечего сказать читателю. Увы, нынешняя литература изобилует подобными произведениями, в которых отсутствие авторской мысли, скудность лексики заменяется откровенной пошлятиной и скабрезностью, а во многих случаях — и матерщиной. А какие герои в современной литературе! Бандиты, «менты», путаны, содержанки…

А вот любопытнейшее письмо начинающему литератору, единственное подобное во всем сборнике: «…Примите дружеский совет: бросьте писать! Ничего у Вас не выйдет, только время зря потеряете». Мы здесь опустим фамилию автора, к которому обращается Горький, потому что, помнится, годах в семидесятых, прошлого века, приходилось встречать эту фамилию на страницах литературных журналов. Не внял, стало быть, совету. И продолжал писать — так же бледно и невыразительно, и так же безграмотно, однако, сумел как-то закрепиться в литературе. А может, я ошибаюсь, и это был всего лишь однофамилец?

Мне пришла в голову парадоксальная мысль: как жаль, что не пришлось родиться и жить в эпоху Горького! Непростое было время, — что и говорить! — жестокое, но какие люди! Если взять на себя смелость — сравнить, хотя бы в общих чертах, литературу времен Горького, и нынешнюю, то приходится с сожалением констатировать: то, против чего так принципиально выступал Горький, та пошлость, та безграмотность, с которой он яростно боролся, работая с молодыми авторами, — увы, победила. И вопрос — где учиться молодому автору? — до сих пор висит в воздухе. Нет сегодня писателя мирового уровня, такого, каким был Горький, к которому можно было обратиться за помощью и эту помощь получить! И сегодняшний начинающий литератор предоставлен самому себе: удастся ему выплыть — хорошо, нет — ну что ж…

Как-то на телевидении выступал один писатель (не будем называть его фамилию), который рассказывал, как публиковались в его время, то есть, в семидесятые-восьмидесятые годы прошлого столетия. Для того чтобы опубликовать свои произведения, этот автор… снабжал всю редколлегию ондатровыми шапками. Вот так! Теперь мерилом литературной ценности того или иного произведения является не талант автора, не его умение строить фразу и сочинять сюжет, а умение добыть ондатровую шапку! Удивляться ли, что прилавки книжных магазинов, страницы литературных журналов заполонили посредственные, — если не сказать: откровенно примитивные! — произведения, авторы которых если и обладают способностями, то это — умением добыть ондатровую шапку! Подобное невозможно себе представить во времена тоталитарного сталинского режима, когда в русской литературе единолично правил «литературный барин» Горький, к нему уж с шапкой не подойдешь!

Удивительно, что такой талантливый писатель, такой блистательный мастер слова, не был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. Кому же и получать ее, если не Горькому, так много сделавшему для развития литературы? Но, по-видимому, были у Нобелевского комитета свои соображения на сей счет, ведь в двадцатом веке эта премия из свидетельства высшего литературного признания превратилась в инструмент политиканства. И то, что Горький не стал ее лауреатом, ни коим образом не бросает тень на писателя, а подрывает авторитет Нобелевской премии.

Есть в Петербурге, на Фонтанке, театр — Большой драматический, имени Товстоногова, бывший имени Горького. Он был создан в 1919 году при непосредственном участии А. М. Горького, репертуар театра включал в себя лучшие его пьесы. Не случайно, в 1932 году театру присвоили имя Горького.

Но вот наступили девяностые годы, и по городу прокатилась волна переименований: другое имя получил сам город, переименовали многие улицы, новые названия получили учреждения, высшие учебные заведения, заводы… И Большой драматический, знаменитый ленинградский БДТ, не минула чаша сия: его переименовали в театр имени Товстоногова. Спору нет, Товстоногов сделал для театра очень много, именно он поднял его на вершину театрального Олимпа, и, конечно же, заслужил, чтобы его имя увековечили в городе. Но чем же провинился перед современниками Горький, за что его так грубо низвергли с пьедестала? Думается, в Петербурге нашлось бы место и для Товстоногова, ни к чему было свергать одного достойного человека, дабы увековечить другого — тоже достойного.

Был такой великий русский писатель, знамя нынешних демократов, знакомством с которым принято ныне гордиться в окололитературных кругах. За право считать его своим студентом до сих пор спорят петербургские учебные заведения: и Университет, и «Корабелка», и другие… Он еще ничего стоящего не написал, но уже, как всякий «великий», изобразил своих коллег по литературному цеху, да так ядовито, так желчно, так зло. И другой, действительно великий писатель, Бунин, тоже оставил нам свои воспоминания о литераторах-современниках: талантливо, красиво, изящно и… зло. Писал о великих современниках и Горький: о Толстом, Чехове, Ленине… И о каждом почтительно, с любовью, с уважением. Человек такой великой души, писатель такого масштаба, не мог позволить себе сказать плохо о другом, будь то великий писатель, или простой рабкор.

В одной телепередаче упомянули, как Горький, тогда еще молодой, начинающий писатель Алексей Пешков, пришел к Толстому в Ясную Поляну, и Толстой его не принял, чем смертельно обидел Алексея Максимовича. Ушел будущий Горький и унес с собой в душе обиду. Он так и не простил Толстого.

Сам Горький сказал бы по этому поводу: «Это все — плохие выдумки!». Действительно, я перечитал много горьковских статей, писем и воспоминаний, и нигде не встретил даже слова недовольства в адрес Л.Толстого. Да и не верится, чтобы Л.Толстой, человек такого масштаба, мог не принять молодого литератора, не в нравах того времени было такое отношение к коллегам, пусть и начинающим, тем более, что писателю с мировым именем вряд ли следовало опасаться вырастить конкурента. И уж вовсе не верится, что Горький мог таить обиду на коллегу по писательскому цеху. Обидчивость и мстительность больше свойственна посредственным людям, талантам обижаться некогда, да и незачем.

Давно уже на страницы печатных изданий, на телевизионные экраны выплеснулось целое море негативной информации, в которой великие и не очень писатели, историки, кинорежиссеры и прочие деятели культуры изо всех сил стараются опорочить, оболгать, ошельмовать людей, составляющих гордость русской литературы. Зависть — понятное дело, но мне кажется, что не только зависть. Это отсутствие культуры, это — то самое отсутствие грамотности, о котором неустанно напоминал Горький, которое и порождает завистливость к более удачливым коллегам. Чего стоит хотя бы та неприличная возня вокруг авторства «Тихого Дона», которую несколько десятков лет назад подняла окололитературная посредственность, годами топтавшаяся на могиле великого Шолохова.

Такого никогда не позволил бы себе Алексей Максимович Горький, действительно великий русский, советский писатель, человек многогранного таланта и широкой души. Настоящий писатель, последний из могикан великой русской литературы.

Александр Лысенко