Петька пылил ногами. Теплая земля согревала босые ступни. Мелкие камни забивались между пальцев. Покусывал тонкий золотистый стебель пшеничного колоса.  В потной ладони сжимал очищенные зерна.

Солнце припекало макушку.

Тропа переходила в заросшую бурьяном дорожку. Сухая трава сминалась под огрубевшей кожей ног. Колючие сорняки впивались в пятки. Показалась голубая облупленная ограда. Ряды железных памятников и крестов.

По памяти Петька нашел могилу на окраине.

Крест заржавел. Накренился вправо.

Он попытался выровнять его – комки сухой земли посыпались на траву. Грязно-розовые искусственные цветы торчали в перекладине креста.

Внезапно подлетел и чирикнул воробей. Петя достал из кармана остатки пшеничных зернышек и бросил на землю. Воробышек принялся проворно клевать угощение.

Тут мальчик уловил знакомый запах махорки. Старческий кашель прорезал тишину.  Петя обернулся.

- Ну, здравствуй, внучок.  Давненько ты меня не навещал.

- Д-давненько, правда…

Перед ним как живой на скамейке сидел дед Семен, седовласый, с пушистой спутанной бородой, в мешковатой рубахе. Выцветшие зеленоватые глаза внимательно смотрели на Петю.

- Прости, деда… - смутился внук.  - А у нас беда.

- Какая беда? Ну-ка, выкладывай.

Воробей, доклевав зерна, подлетел на скамью к мальчику.

- Батя пьет. При тебе не пил так, дед. Вчера вот мамку побил! В живот…

- За что же бил?

- Да чтоб не рожала, - голос Пети дрогнул, - чем, говорит, дура, я вас кормить буду?!

- Как чем? На нашей-то земле?

- Все мужики, дедуль, в Москве-столице. Там платят больше.

- А колхоз-то жив?

- Разорили…

- А сам то, Петька, как?  Школу не бросил? Малая как, растет?

- Не бросил. Но дома я не живу, осенью год будет, как в интернате. Закрыли нашу школу, - вздохнул мальчишка. – Груня у бабани сейчас…

- Вот  оно как, значит, у бабани… - поднялся дед со скамьи, вытирая рукавом глаза.  - Держись, внучок. Ведь имя твое, Петр, «камень» значит.  Держись, ты парень крепкий. На стойких и беда ломает шею.

Небо багровело над селом.  Петька бежал домой, а знакомый голос с хрипотцой все повторял: «Крепкий, как камень…»